После начала войны в Украине из России уехали, по разным оценкам, от 150 до 800 тысяч человек. Если эти цифры верны, то новая волна эмиграции — крупнейшая со времен распада СССР. Истории трех человек, которые готовы трудиться кем угодно, лишь бы не возвращаться в Россию, — в материале «Сибирь.Реалии» (проекта Русской редакции Азаттыка).
Социолог университета Хельсинки Маргарита Завадская представила на портале Riddle Russia данные об эмигрантах последней волны: уезжают преимущественно социально активные люди, которых не устраивает политический курс страны. А организация OK Russians провела опрос и выяснила, что лишь 3 процента уехавших планируют вернуться в Россию. Подавляющее большинство не пугает резкое снижение уровня жизни и то, что на новом месте приходится забыть о своей профессии и зарабатывать физическим трудом.
«ТАКИМ, КАК ТЫ, НАДО ДОСТРАИВАТЬ ДОРОГУ НА КОЛЫМУ»
Сергей, врач-микрохирург из Сибири, сейчас работает плотником на стройке в Болгарии. Поскольку разрешения на работу у него нет, он попросил изменить его имя и исключить из рассказа информацию, по которой можно установить его личность.
—У вас были планы по эмиграции до начала войны?
— Какие-то теоретические разговоры, не более того. Хотя возможность уехать у нас была. Как этнический немец, я имел право на репатриацию в Германию.
Мне всегда говорили: уезжай, в Германии врач — это очень востребованная специальность. Да мне и самому порой приходили мысли о том, что, когда ты так много работаешь, хотелось бы, чтобы твой труд был более высокооплачиваемым. Я ведь постоянно учился, проходил курсы по повышению квалификации — долго, порядка 15 лет. Получил три медицинские специальности. И все время меня не покидало ощущение, что зарплата почему-то незаслуженно маленькая. Хотя, если сравнивать со средней зарплатой по Томску, наша работа оплачивалась достаточно высоко. На весь город всего десять таких специалистов. Поэтому мысли об отъезде были. Я даже собирал нужные документы, но никуда особо дело не сдвинулось. Я все откладывал и откладывал. Думал, что, может быть, в стране все будет нормально. Пугал языковой барьер, да и в целом принять решение было сложно. Мы строили дом… А 24 февраля стало окончательной точкой. Я понял, что жизнь здесь, в России, закончена. И мы решили уехать.
— Почему вы поехали не в Германию?
— Мы не могли туда уехать. У нас не были ни шенгена, ничего. Никто нас там не ждал. Да, пакет документов на репатриацию мы собрали, но он рассматривается до двух лет. Плюс у нас не были сданы языковые экзамены: нужно знать немецкий на уровне В1. Поэтому путь в Германию нам был закрыт.
Когда началась война, мы не знали, куда отправиться, обдумывали варианты. Моя супруга занималась экоактивизмом, после начала войны писала антивоенные посты в соцсетях, и у нее начались панические атаки. Мы приняли решение срочно уезжать. Так 9 марта мы оказались в Армении — стране, где виза россиянам не нужна.
К счастью, мы успели продать машину, и у нас с собой была сумма, чуть больше 10 тысяч долларов, которые разрешено вывозить. Но в Ереване, когда мы приехали, уже взлетели цены на аренду жилья — из России был огромный поток людей. Аренда квартиры стоила около тысячи долларов в месяц. Поэтому мы оформили шенген и переехали в Болгарию — здесь у меня есть родственники, которые обещали помочь. К тому же в Болгарии жизнь дешевле, чем в Армении.
— Значит, толчком к отъезду стало то, что жена почувствовала себя в опасности?
— Не только, на моей работе тоже начались проблемы. Как раз накануне отъезда у нас было застолье с коллегами. Я рассказал, как отношусь к войне в Украине, и мне в полушутку сказали: «Знаешь, таким, как ты, надо достраивать дорогу на Колыму». Людей с либеральными взглядами назвали предателями. После такого я просто физически не мог больше находиться в этом коллективе.
В моем отделении работали человек 30. Свою антивоенную позицию открыто выражали единицы. Процентов 20 были активно «за». Остальные молчали.
Сначала я написал заявление на отпуск без содержания. А потом дал интервью знакомым журналистам, которое посмотрели коллеги. Поднялась волна негатива, теперь меня уже напрямую назвали предателем и «мягко» намекнули, что мне желательно бы уволиться. Я написал заявление и отправил его по электронной почте. Все равно я бы не смог там работать. Конечно, можно было бы зажаться, терпеть, молчать, но я не мог. Это еще одна причина, почему мы уехали.
— Дети поддержали ваше решение?
— Они еще школьники, им 12 и 15 лет, но мне кажется, что они разделяют нашу позицию. Они же слышат, о чем говорят родители, каких взглядов придерживаются. Даже младший ребенок все понимает. Когда в школе в родительском чате прозвучало предложение собрать деньги, чтобы сделать нашивки в форме буквы Z ученикам на рюкзаки, сын твердо сказал: «Я не буду носить эту нашивку».
Конечно, после отъезда из России дети тоже испытали очень большой стресс. Конечно, им тяжело, но они нас поддерживают. Я ни разу не слышал никаких претензий, что они остались без друзей и вынуждены, по сути, сидеть дома. Они боятся пойти в школу в другой стране из-за незнания языка, но понимают ситуацию и готовы терпеть.
— Почему вы не смогли устроиться на работу по профилю, хотя бы медбратом?
— Чтобы начать легализацию дипломов, нужно официальное разрешение на присутствие в стране. А у нас уже закончилась виза, 90 безвизовых дней прошли. Мы пытаемся легализоваться как беженцы, и у нас забрали документы на оформление. Сейчас мы живем без паспортов, с временными регистрационными карточками на руках. Так что пока я не имею права на работу даже на стройке.
Конечно, я надеюсь, что со временем мне удастся вернуться в медицину. Однако для этого нужно не только право работать. Необходимо выучить язык, сдать экзамены на знание медицинской терминологии, осмотр пациента и т. д. И только после этого ты можешь начать подтверждать свой диплом. Но и с этим не все так просто. Российский учебный план отличается от болгарского, мне придется пройти обучение по недостающим предметам, сдать по ним экзамены. Вот так все сложно, и я пока не знаю, как это будет.
— Попытаетесь закрепиться в Болгарии или все же попробуете уехать в Германию?
— Пока, на данном этапе, — в Болгарии. В Германии жизнь намного дороже. Здесь есть родственники, которые готовы помочь, а там кому нам помогать? Воспользоваться программой репатриации я уже не смогу: для этого ты должен выехать в Германию из России. Может быть, это требование отменят, учитывая ситуацию, но пока этот путь для нас закрыт.
—Денег, которые вы сейчас зарабатываете на стройке, хватает на жизнь?
— На еду хватает. Впритык, конечно, да и выплачивают зарплату с задержкой. И все же нельзя сказать, что мы здесь бедствуем и голодаем. Уровень жизни, конечно, стал гораздо ниже. Однако лучше так, чем оставаться в России и иметь прежний доход. Хотя бы ради нашего психического здоровья лучше быть здесь.
София, Болгария
— Как в Болгарии сейчас относятся к русским?
— Очень даже доброжелательно: никто не думает, что, если я русский, значит, поддерживаю Путина. А если ты говоришь, что против войны, то тем более. Никакой русофобии нет.
Украинцы, которые сейчас оказались в Болгарии, тоже понимают, что мы оказались заложниками ситуации. На стройке мы работаем вместе с украинцами и, по сути, стали с ними друзьями. Ирония судьбы: один из них был проректором университета в Харькове, другой — тренером успешной юношеской футбольной команды из Одессы, а сейчас мы вместе работаем на стройке…
Как ни странно, но в Болгарии есть очень приличное количество пожилых людей, которые смотрят российское телевидение, и у них сложилось мнение, что Россия все делает правильно, представляете? А один болгарин, водитель автобуса, в споре с украинцами решил выступить в защиту России, сказав такую фразу: «Это Байден ведет войну, а не Путин».
— А как ваши знакомые, оставшиеся к России, относятся к войне?
— Когда с ними общаешься, складывается впечатление, что у них как будто вообще ничего страшного не случилось. Как жили, так и живут. Поначалу хоть говорили о войне, а сейчас все молчат об этом. Наверное, просто не хотят выходить из зоны комфорта.
Конечно, я думаю, что люди поймут, насколько все плохо, когда экономика в России разрушится. Но пока я не вижу этого, экономика держится. А рядовым россиянам много ли нужно для спокойствия? Чтобы в холодильнике была еда, чтобы их не трогали. Поэтому мне кажется, люди не осознают, что случилось, пока власти открыто не начнут мобилизацию либо пока ситуация в экономике не станет катастрофической. Но, как мне кажется, до падения экономики еще далеко. Поэтому, боюсь, все это растянется надолго.
— Ваши родители остались в России?
— Да, и это отдельная, очень болезненная тема. У меня там мама и очень пожилая бабушка. Ей 89 лет, она ходячая, сама себя обслуживает, но я очень переживаю за нее.
И мама, и бабушка понимают, почему мы уехали, либо делают вид, что понимают. А ситуацию в Украине мы стараемся даже не обсуждать. Поначалу после нашего отъезда было очень сложно в плане взаимопонимания, но время прошло, и сейчас уже стало получше. Тот контакт, который сейчас есть, мы его бережем и не затрагиваем тему войны. Мама с бабушкой не поднимают этот вопрос, и я тоже его не поднимаю. Возможно, это замалчивание, но лучше уж так.
— Что будете делать, если закроют границы?
— А что мы сможем с этим сделать? Как будет, так будет, придется это принять. У меня вся надежда на родственников — что они смогут помочь маме и бабушке, поддержать их. Надеюсь, они не останутся одни. А потом и мы сможем приехать. Не будет же все это продолжаться вечно. Когда-нибудь война закончится, а жизнь в стране придет в норму.
— Что должно измениться, чтобы вы решили вернуться в Россию?
— В первую очередь должен поменяться государственный строй, политика страны. Но вот в чем проблема: люди-то останутся все те же… Поэтому у меня есть ощущение, что я уже вряд ли смогу вернуться жить в Россию. Приехать — да. Все равно есть ностальгия по знакомым местам, тоска по близким. Но государство, люди… Я просто не смогу там больше жить.
Я и раньше примерно представлял, какие люди вокруг, что происходит в стране. У меня уже давно сложилось представление, что мы движемся назад, к совку. Меня всегда очень сильно это напрягало, но я надеялся, что, может быть, все как-то наладится. Однако этого не происходило. Ты все ждешь, что что-то поменяется к лучшему, успокаиваешь себя этим, усыпляешь — и перестаешь действовать. Поэтому начало войны стало уже просто последней каплей. Мы поняли, что все, ждать больше нечего, надо уезжать.
— Жалеете, что не эмигрировали раньше?
— Безусловно. Если бы это была плановая эмиграция, то все, наверное, прошло бы намного проще. Мы могли бы продать недвижимость, подготовиться, а так многие вопросы остались нерешенными. Есть страх, что у людей, которые уехали из страны, начнут отнимать недвижимость, а может, и гражданство. Квартира, в которой живет мама, оформлена на меня, и она может остаться вообще без жилья… Я не знаю, что дальше будет. Я уже ничему не удивлюсь.
«Я БОЛЬШЕ БЕДАМИ РОССИИ ЖИТЬ НЕ ХОЧУ»
Преподаватель английского Марина из Санкт-Петербурга уехала в Колумбию через 10 дней после начала войны и теперь работает поваром. Продать свой дом она не успела, поэтому не хочет называть свое имя, чтобы иметь возможность приехать в Россию.
— Я по национальности русская, предки из Кронштадта, но родилась и выросла в Украине. Окончила институт иностранных языков, преподавала английский. В начале 1990-х мы с мужем и дочерью уехали в США. Пока мы там учились и работали, у нас родилось еще двое детей. Они граждане США, но выросли в России, потому что в 1998 году мы решили вернуться. Мы были молоды, горели желанием применить те знания и умения, а главное, рабочую и бизнес-этику, которую приобрели, находясь в протестантской среде.
— Думали ли вы об эмиграции до начала войны?
— Наша дочь в 2004 году вышла замуж за аспиранта из Колумбии, у нас была возможность не раз съездить к ней в гости. В целом страна очень интересная, но как место для эмиграции мы ее не рассматривали.
Когда подросли младшие дети, мы предложили им отправиться на их «историческую родину». Они поехали, и — кто бы сомневался — им понравилось, они остались в США. Поэтому, конечно, мы раздумывали о том, что и нам пора уезжать, чтобы не оказаться, как говорят британцы, «по другую сторону лужи» от дочери и сыновей.
Ситуация в России тоже наводила на мысли об отъезде. Последние события ведь возникли не на ровном месте. После возвращения из США мы не сразу сменили гражданство, несколько лет жили с украинскими паспортами и часто слышали от людей, с которыми сталкивались: «А что вы, хохлы, от нас отделились?» В начале 2000-х уже начались понемногу антиамериканщина, антиукраинские настроения, ура-патриотизм, имперское мышление — все это вдруг повылазило изо всех щелей. А 2014 год окончательно показал, кто есть кто. Люди, которых мы считали нашими друзьям, говорили нам: «Что вам тут, медом намазано? Езжайте в свою Хохляндию!» А те, кто знал, что мы жили в Америке, заявляли: «Вы что тут, на печеньках у Госдепа сидите? Делаете то, что вам ваши заокеанские кураторы велят?» И это говорили люди, с которыми мы дружили 16 лет!
Симферополь, март 2014 года
Тогда, в 2014 году, у нас и созрело окончательно решение уехать. У нас была дача в Крыму, где мы планировали обустроиться на старости. Но после всем известных событий поездки в Крым уже не рассматривались даже для отдыха.
— Почему не уехали сразу после Крыма?
— Как взрослые люди, мы не хотели принимать поспешных решений. Надеялись удачно продать недвижимость, освоить какие-нибудь более востребованные за границей специальности. Плюс у мужа оставались близкие, требующие ухода или хотя бы периодического внимания — дядя в России и мама в Украине. В 2020 году дядя отошел в лучший мир, и муж поехал к маме в Украину, чтобы поддержать ее в минуту скорби. Начался ковид, маме становилось все хуже, и он там застрял. А потом началась так называемая «спецоперация».
В первые дни я была в полном шоке. У меня поднималось давление при каждом известии об обстреле Киева, пару раз даже пришлось вызывать скорую. Вокруг началось какое-то торжество злобы и тупости. Приехавший ко мне на скорой доктор на мою реплику, что так может и ядерная война начаться, ответил: «Да хоть бы побыстрее, надо помочь богу свершить правосудие». А еще заявил, что сам готов для этого пожертвовать своей жизнью.
Рядом со мной оказалось несколько вменяемых людей, но это были единицы по сравнению с остальной массой. И еще появилась такая вещь: люди начинают разговаривать — и прощупывают, кто на какой стороне. Боятся лишнее слово сказать. Разве можно жить в таком страхе?! Это ужасно! Сталин разрушил связи на горизонтальном уровне, а Путин завершил эту работу.
Помочь в этой ситуации я ничем не могла, но и молчать тоже. После постов в соцсетях мне стали приходить угрожающие записочки примерно такого содержания: «А ты знаешь, что тебе 10 лет грозит?» Я уже не настолько молода, чтобы лезть на баррикады. В моем возрасте СИЗО — это верная смерть. И в какой-то момент дети сказали: «Мама, уезжай! Если все хорошо и быстро закончится — вернешься, если нет — будем думать дальше».
Поскольку у меня не было действующей визы в США, было решено, что я еду в Колумбию — там россиянам можно находиться до 180 дней без визы. Но дочь на всякий случай сделала мне родственную визу на 5 лет.
— А как к этому решению отнесся муж?
— Он был однозначно за мой отъезд, но сам на тот момент уезжать из Украины не решился. Его маме 84 года, она никуда ехать не хотела, и уж тем более в Америку. Говорила, что не долетит, умрет в самолете. Но потом они все-таки уехали с оказией в Германию. Муж вывез и маму, и ее огромного попугая ара, с которым она ни за что не рассталась бы. В Германии они получили статус беженцев, потому что у мамы украинский паспорт. Муж пока ходит на языковые курсы. Не знаю, сможет ли он найти какую-то работу — он тоже по специальности преподаватель английского. Но горизонт планирования — сутки, не больше, потому что неизвестно, что со всеми нами будет завтра. Они тоже пока живут одним днем.
— А ваши родители как восприняли ваш отъезд?
— Мои родители уже давно в лучшем мире. Они жили в Украине, и я просто счастлива, что они не дожили до этих событий. Мой отец воевал во Второй мировой войне, остался инвалидом без ног, и я думаю, очень хорошо, что они не увидели этого позора.
— Колумбию принято считать не самой безопасной страной. Вам не было страшно переезжать?
— У нас, конечно, есть всего лишь три ассоциации с Колумбией: изумруды, наркотики и кофе. Но на самом деле это очень большая страна, с достаточно развитой промышленностью, сельским хозяйством и очень хорошей медициной. За последние 20 лет страна сделала рывок и в плане образования: в одной только Боготе более 20 государственных и частных университетов.
Богота, Колумбия
Если в первые поездки к дочери для меня был шоком увидеть роскошные бизнес-учреждения рядом с фавелами, то сейчас такой контраст стал восприниматься уже намного спокойнее. Плюс страна реально преображается: построено множество дорог, новых торговых центров, стало в целом безопаснее. Хотя, надо признать, я не вижу женщин в золотых украшениях и мобильники на улице тоже стараются не светить.
Недавно к нам приезжали сыновья из США, мы вместе проехали порядка 2500 километров и видели разные места: от непроходимой нищеты до шикарных вилл. Но везде люди живут — и радуются жизни, танцуют, поют… А там, как будто в другом измерении, живет какой-то сумасшедший, которому хочется крови и он непонятно зачем лишил людей будущего в самом буквальном смысле…
Контраст с Россией огромный. Здесь нет всепоглощающей удручающей атмосферы. И стандарты отношений между людьми совсем другие. Вот лишь один пример: у меня закончилось лекарство, привезенное из России, и мы пришли в аптеку. Там нужного не оказалось, и тогда аптекарь дал дочери свой мобильный телефон и сказал: «Я обзвоню своих друзей, узнаю, где найти». Разве в России такое возможно? У нас в лучшем случае дадут телефон службы по поиску лекарств, на который не дозвониться.
Я читаю многих российских блогеров, которые уехали из страны, но живут бедами России, желанием что-то поменять. А я недавно поняла, что больше бедами России жить не хочу. Вокруг такой большой мир, такой интересный. Колумбия — очень красивая страна, с бесконечной возможностью путешествовать. Пять климатических зон — горы, равнины, Карибское море, Тихий океан и джунгли Амазонки — за всю жизнь не объездишь. Но одно дело, когда ты продал свой дом в России, купил жилье в другой стране и еще остались деньги, чтобы куда-то вложить. И другое дело, когда ты собираешь два чемодана, зашиваешь, чтобы не потерять, в нижнее белье несколько тысяч долларов и бросаешь жилье на друзей.
— Почему вы решили стать поваром, а не продолжили преподавать английский?
— С переездом я потеряла некоторых своих учеников. Проблема не только в разнице во времени — когда у них 10 утра, у нас час ночи. Были и другие причины: некоторые передумали сдавать IETLS — вернее, его теперь не принимают на территории России, а ехать куда-то стало дорого. С одним из студентов — депутатом питерского законодательного собрания — мы разошлись по идеологическим позициям. Некоторые родители моих учеников больше не смогли финансово тянуть репетитора из-за роста цен и потери работы. Плюс исчезла сама возможность переводить деньги из России. Поэтому и пришлось думать, как зарабатывать на жизнь.
Моя дочь давно открыла свой небольшой бизнес по импорту продуктов питания. Когда начались локдауны, она занялась изготовлением кефира, творога, йогурта и масла для русскоговорящих экспатов. И когда я приехала, у нас созрела идея: поскольку я хорошо готовлю и люблю это дело, у нее уже есть налаженная клиентура, а в Колумбии растет интерес к Украине и украинской кухне, то не открыть ли нам украинский ресторан?
Пока что проект в стадии тестирования ассортимента: мы расшили линейку продуктов, освоили новые. Сейчас выходим на рынок доставки готовой еды. Составили меню из более чем полсотни блюд и обкатываем их в виде кейтеринга на частных мероприятиях.
— Повар — это очень тяжелый труд. Как вы справляетесь?
— Как ни странно, когда занимаешься тем, что нравится, это уходит на второй план. Вот если бы мне пришлось, скажем, бухгалтером работать, тогда я бы уставала. Да и вообще, я бы стала бухгалтером, только если бы иначе мне грозила голодная смерть, не мое это. А готовить — мое. У меня было несколько моментов в жизни, когда я задавала себе вопрос: вот сейчас, когда мне уже за 50, чем я хотела бы заниматься, если бы было неограниченное количество возможностей? И я себе отвечала: я бы открыла ресторан.
— Как изменился ваш уровень жизни по сравнению с Россией?
— Сильно просел, я привыкла к другим доходам. Но, с другой стороны, оказывается, весь шкаф вещей, который остался в России, мне совершенно не нужен. Хватает того, что вместилось в чемодан. Да, еще купила новые джинсы: смена климата, больше физической нагрузки, меньше стресса — и вуаля! Минус 7 кг!
Кафе в Колумбии
Одно только сознание того, что тебе не грозит статья за антивоенный пост в ВК, что на тебя не настучит никто из «доброжелателей», знающих о твоих антиправительственных настроениях, очень упростило жизнь. Давление пришло в норму, стал спокойнее сон.
— Что самое сложное, когда начинаешь жизнь с чистого листа после 50?
— Отпустить прошлую жизнь. Жить так, как если бы у тебя ее и не было. Не было любимого дома и любимых вещей. Забыть березки и майских соловьев, сумасшедшие рассветы и закаты, запах опавшей листвы под ногами — здесь все другое.
— Каким видите свое будущее в Колумбии?
— Хотелось бы жить так, как я жила в России: небольшой домик в тихом месте, теплица с огурцами и помидорами, цветы и качели в саду, но уже, наверное, не под яблоней, а под манго или маракуйей. А пока мне больше всего хочется, чтобы поскорее закончилась война. Мне очень плохо от осознания того, что у меня здесь орхидеи и море, а у кого-то рвутся мины под ногами.
— Вернетесь в Россию, когда война закончится?
— Возможно, если увижу балет «Лебединое озеро» по всем каналам, то и вернусь. Но только затем, чтобы забрать альбомы с фотографиями, винтажные чайники, которые я коллекционирую, и чемоданчик с вышивками моих бабушек.
Если бы мне было тридцать, я бы подумала о том, чтобы заново наладить жизнь в России. Мы же вернулись с мужем из США, когда нам было по 34, когда уже было много мудрости, но еще много сил. А сейчас сил бороться не осталось.
Надеюсь, что не сбудется самый страшный прогноз и эта ожесточившаяся крыса не решит применить ядерное оружие. А в то, что Россию удастся превратить в Северную Корею, я не верю. Не получится всех пересажать.
«НАМ УДАЛОСЬ ВЫРВАТЬСЯ, МЫ В СВОБОДНОЙ СТРАНЕ»
Москвич Владимир уехал в Израиль в июне. Главной причиной эмиграции он называет политическую обстановку в России и не хочет называть свое имя, поскольку переживает за безопасность близких, оставшихся на родине.
— Подготовку к отъезду я начал очень давно. Визу получил 9 февраля, за две недели до начала войны. К июню мы смогли закончить с документами и уехать.
— Значит, это была не экстренная, а подготовленная эмиграция?
— Процесс по получению визы репатрианта я действительно начал более трех лет назад. Но все это представлялось скорее как «План Б», запасной аэродром. Нужно получить документы, чтобы иметь возможность уехать в случае чего. Нельзя сказать, что все эти три года я точно знал: вот сейчас получу визу и покину Россию навсегда. Такие решения не принимаются окончательно, пока нет серьезных оснований. Лишь когда началась война, стало понятно: больше ничего не остается, кроме как уезжать.
— Вы сможете устроиться в Израиле на работу по профилю?
— В России я был руководителем архива в одной из крупных компаний. Архивист — это специальность, которая очень плохо транслируется на другую страну, а тем более Израиль. Это связано не только с языковым барьером. Есть еще специфика российской архивистики, она имеет свои особенности. А главное, что в Израиле просто нет такой системы архивов, государство здесь существует совершенно в других реалиях.
Моя профессия по диплому — историк-архивист, поэтому чисто теоретически проще продолжить карьеру в качестве историка. Но я думаю, это тоже вариант не первых лет. Нужно выучить иврит, пройти переквалификацию. Все это точно не ближайшая перспектива.
Сейчас я хожу в ульпан (школа по изучению иврита. — Ред.). С этой недели начинаю работать частично, на неполной занятости — три раза в неделю. Работа самая базовая — пересчет товара при инвентаризации.
—Такая работа большого дохода не принесет?
— Нет, конечно, это минимальные совершенно деньги. То, что у нас называют МРОТ.
— Вы понимали, что с вашей специальностью в Израиле вас ждет примерно такая работа?
— Конечно. Никаких особых иллюзий не питал. Мне уже больше 40 лет, и я осознавал перспективы трудоустройства по профилю.
— Если предложат пройти курсы крановщиков или сантехников, согласитесь? Вас не пугает такая перспектива?
— Нет, не пугает. Меня сейчас в большей степени волнует не карьера или профессиональные интересы. Зарабатывать достаточно денег, чтобы содержат семью, — вот и весь мой нехитрый интерес.
Тель-Авив, Израиль
— Как дети восприняли эмиграцию?
— Они еще не очень взрослые, 8 и 12 лет. Они все воспринимают скорее как смену обстановки, своего рода приключение. Были там — стали здесь. К тому же финансовые запасы пока позволяют обеспечить детям нормальный уровень жизни. По крайней мере, в их глазах разница не такая драматическая, как в наших с супругой. Мы можем оценить перспективу, поэтому понимаем, что в ближайшие год-два, а может и больше, переезд серьезно скажется на нашем быте.
— Жена была за отъезд?
— У нас с ней более-менее одно представление о жизненных приоритетах. Мы понимаем, что какое-то падение уровня жизни неизбежно. Однако мы решили, что перспективы детей важнее, чем сиюминутный бытовой комфорт.
— Получается, вы уехали ради будущего детей?
— Не только. Ради нашего собственного будущего тоже. Мы какое-то время принимали довольно незначительное участие в сопротивлении тому, что происходит в России. К тому моменту, как принималось решение об отъезде, ко мне уже приходила полиция, а жену выгнали с работы. Она работала в IT-поддержке одного из крупных банков с 51-процентной долей государственного участия. За две недели до начала войны супругу уволили, потому что ее личный e-mail был зарегистрирован на оппозиционном ресурсе. И мы лишь потом поняли, что случилось. Видимо, была разнарядка избавиться перед началом войны от всех несогласных, кто работал в системообразующих организациях.
Поэтому у нас не было иллюзий насчет того, как все будет развиваться дальше, насколько сильно придется заткнуться и молчать в тряпочку. Последние годы стало понятно, что всех нас ждет. Ты либо будешь сидеть и молча, с грустью наблюдать за тем, как все рушится, либо будешь пытаться бороться с происходящим без каких-либо значимых перспектив победить. На наш взгляд, единственный выход — уехать и разорвать отношения со всем этим. Мы выбрали психологический комфорт, как ни дико это звучит.
— Почему дико?
— Дико в том смысле, что ты переезжаешь из налаженного, устоявшегося быта в довольно шаткие условия. Это, конечно, тяжело. Но, с другой стороны, оставаться в России еще тяжелее. Поэтому мы и решились. Ну и дети, конечно. Если бы не было детей, мы бы, наверное, не уезжали, а как-то пытались по-новому обустроить свою жизнь в России. А с детьми это рискованно. Проблема прежде всего в массовой пропаганде вокруг. Пришлось бы дома говорить с детьми на одном языке, при этом объясняя им, что за пределами дома надо говорить на другом. Мне кажется, это тяжелая нагрузка для развивающегося мышления, которая может привести к серьезным психологическим травмам.
Все время оглядываться на то, что за человек перед тобой, что ты можешь ему сказать, а что нет. Думать о том, чтобы произносить нужные слова в нужных местах, — это извращенная обстановка. Для меня это знакомое с детства явление, но своим детям я не могу такого пожелать.
— Вы уезжали через «Сохнут»? То, что Россия сейчас намерена его закрыть, усложнит задачу тем, кто решит уехать в Израиль?
— Очень сильно. «Сохнут» — это не та организация, которая выдает разрешения на репатриацию в Израиль, но она оказывает огромную помощь при переезде. Это и бесплатные билеты на самолет, и дополнительный бесплатный багаж, и многие логистические вещи, вроде доставки в аэропорт. Люди, которые лишатся этой помощи, попадут в крайне затруднительное положение. Многие чисто финансово не потянут переезд без «Сохнута». Понятно, что люди с деньгами не пострадают. Те, для кого «Сохнут» был лишь вопросом экономии, смогут уехать и без него. А для кого он был единственной возможностью — у них будут проблемы.
— Пособий, которые сейчас получат новые репатрианты, хватает на жизнь?
— Это не такие большие суммы, но существенные. К тому же сейчас на фоне войны и дополнительных потоков репатриации из Украины, Белоруссии и России ввели дополнительное пособие, поскольку цены на квартиры подросли очень существенно. Оно так прямо и называется — «Компенсация аренды жилья».
Надо сказать, что правительство Израиля довольно щедро относится к потоку людей. По крайней мере, на первые полгода, когда идут основные выплаты корзины абсорбции, на них более-менее можно прожить. Без излишеств, конечно, подужавшись, потому что цены здесь высокие на все, не только на жилье, но тем не менее. Если рачительно использовать деньги и жить не в центре страны, где аренда дороже, пособия должно хватать. Что будет по окончании периода поддержки — это уже другой вопрос. Все будет зависеть от того, насколько удастся устроиться на работу.
— Жене как айтишнику будет проще?
— Чисто теоретически — да, но посмотрим, как все будет происходить на практике. В любом случае для начала нужно хотя бы базовое владение языком.
— Многие новые репатрианты осознают, что, скорее всего, им придется зарабатывать на жизнь физическим трудом?
— Эта тема пока особенно не обсуждается. Но я не вижу пессимизма из-за того, что теперь придется работать в каких-то неквалифицированных областях. В основном настроения пока такие: «Нам удалось вырваться, мы в свободной стране». Это основная эмоция. Обеспокоенности и разочарования я не наблюдаю.
— У вас тоже эйфория пока не прошла?
— Ты всегда живешь в этакой чересполосице. Есть периоды, когда ты смотришь вокруг — и в целом подтверждается оптимистический прогноз. Люди вокруг устроились, живут, у них все хорошо. Но одно дело, когда ты смотришь на других, а другое — когда оцениваешь собственную ситуацию. Тогда наступает период реакции: кажется, что ничего уже не поможет, жизнь окончена. И эти периоды чередуются. Но одно могу сказать с уверенностью: в России последние несколько лет было значительно тяжелее, потому что там-то как раз абсолютно не просматривалась перспектива выправления ситуации. Большую часть времени ты проводил в подавленном настроении и меньше — в позитивном. Здесь наоборот: оптимистические настроения преобладают, а периоды реакции короче.
— Ваши родители остались в России? Они поддержали ваше решение?
— Да, остались. Родители жены разделились: ее мама была скорее против, а отец принципиально «за». Моя мама тоже отнеслась положительно. Да и в целом те люди, чья общественно-политическая позиция нам близка, нас поддержали. Те же, кто не видит негатива в текущей внешней и внутренней политике России, считают, что этот шаг был недостаточно продуманным и ошибочным.
— Не боитесь, что границы закроются и больше не получится увидеться с родными?
— Есть такой страх. Но это такая обоюдоострая штука. Этот же страх, что границы закроют и не дадут выехать, гнал сделать это побыстрее, чтобы успеть вывезти детей. Но он же создает и проблему, связанную с родителями. Я планирую, когда нам удастся здесь обосноваться, вывезти в Израиль свою маму. Насколько это будет возможно, пока совершенно неясно. Это вопрос туманного будущего, и решать его придется уже в будущих реалиях.
Марина Аронова, Сибирь.Реалии