Россия третий год ведет в Украине агрессивную войну, параллельно усиливая пропаганду в школах и приглашая туда выступать и работать "ветеранов СВО" – людей, с этой войны вернувшихся. Остающиеся в стране несогласные с пропагандой родители либо переводят детей на домашнее и семейное обучение, либо стараются игнорировать происходящее в школе, либо вместе с учителями ищут способы защитить детей от милитаризма и индоктринации.
Корреспондент Настоящего Времени поговорила с учителями и учениками спецшкол – в основном государственных школ с особыми программами по разным предметам, которые традиционно считались более либеральными и свободными учебными заведениями по сравнению с обычными общеобразовательными. Собеседники рассказывают, что им пока удается сохранять учебные программы неизменными, но вот о политике приходится говорить шепотом.
Что такое спецшколы
Термин "спецшколы" восходит еще к советским образовательным практикам: так в те годы назывались различные школы с углубленным изучением тех или иных предметов – математики, иностранных языков, биологии и химии, физики. После распада СССР некоторые советские спецшколы продолжили свое существование в этом статусе, но вместе с тем открылись и новые, провозгласившие себя либеральными образовательными учреждениями, ориентированными на детей и их свободу получать знания, а не на образовательные стандарты. Ученики, учителя и родители говорят об особой атмосфере в таких школах: к детям относятся серьезно, поощряют их тягу к знаниям, дают много дополнительных знаний, не смотрят на них свысока и учат рассуждать, а не зубрить. В то же время спецшколы нередко критикуют за элитарность и определенную закрытость, которые создают возможности для злоупотреблений.
В отличие от частных школ, обучение в спецшколах бесплатное, но чаще всего для поступления туда нужно сдать экзамены – в пятый класс или позднее. В таких школах преподают древние языки, читают спецкурсы по философии и этнографии, изучают математику университетского уровня и порой ведут отдельные занятия по Канту или Шекспиру. Их видно и слышно благодаря высоким рейтингам поступления в вузы и призовым местам на олимпиадах. Но перешедшие в такие школы ученики и их родители также ценят и ту самую "особую атмосферу": она позволяет детям не чувствовать себя изгоями или подчиненными, "найти своих".
"Учителя воспринимают тебя как полноценного человека, они готовы воспринимать твое мнение, твою точку зрения", – говорит одиннадцатиклассник Иван о своей спецшколе. "Я ощущаю эту школу как круг близких людей. Даже если вы из разных классов, из разных миров, чувствуется какая-то общность, – говорит ученик 11 класса одной из московских школ Сережа. – Шесть лет, которые я учился в трех других школах, дали мне только осознание, что мир полон идиотов. А эта школа в меня вдохнула как будто иной воздух. Она дала мне место, где мне удобно, где мне хорошо, где мне комфортно, где вокруг меня много хороших людей. В предыдущих школах я был белой вороной". "Однозначно ощущалась свобода, которой в других школах не было: все были дружелюбны, никто никого не буллил, старались помогать. Было очень спокойно и комфортно приходить в школу. Учителя относились к тебе как к человеку, который уже может сам принимать какие-то решения. Поэтому никто никогда не кричал, не заставлял что-то делать, было скорее как в университете потом", – вспоминает выпускница одной из специализированных школ в городе-миллионнике.
Такие школы есть не только в Москве и Петербурге, но и во многих российских крупных городах – речь идет о сотнях учебных заведений. Настоящее Время не называет школы, где учились, учатся и преподают наши собеседники, в целях их безопасности.
Ася Штейн, филолог и преподаватель, характеризует специализированные школы как что-то третье – не школа и не университет. Штейн 30 лет преподавала в одной из авторских школ Москвы разные предметы: литературу, искусствознание, спецкурс по мифологии. Но осенью 2022 года ей пришлось написать заявление об увольнении по собственному желанию – после доноса об "антивоенной пропаганде".
"Такие школы выросли во многом из традиций гуманной и человек-ориентированной педагогики, которая начинала складываться в России еще сто лет назад. Они основаны на субъектности и индивидуальном подходе к ребенку, когда ученик оказывается в центре образовательного процесса и представляет безусловную ценность для всех остальных его участников", – говорит Штейн о таких "особых" школах. Она добавляет, что в этих школах очень много разных дополнительных занятий: от семинаров до экспедиций, а "внеурочность" отсутствует как концепт, потому что "образовательный процесс понимается намного шире стандартных шести уроков в день".
"Не привлекать внимания"
Главная сложность, с которой столкнулась автор этого материала, – учителя и родители учеников спецшкол опасаются говорить о переменах, пришедших в школу с началом полномасштабной войны в Украине, и о том, как они пытаются этим переменам противостоять. "А вдруг это прочитает какой-нибудь чиновник, на школу нашлют проверку, а потом и вовсе закроют?" – беспокоится один из преподавателей.
"Простите, я правда очень за них [за учеников] волнуюсь: в нынешней истерической ситуации все держится на том, чтобы ничьего лишнего внимания ничем не привлечь", – говорит другой.
"Не знаю, стоит ли называть конкретные учебные заведения. Тут у нас нынче много развелось борцов за чистоту рядов и нравов… Если об этом написать, не пришлют ли нам тотчас спецгруппу патриотов для пения гимнов и воспевания новых героев отечества? Ситуация ровно такая: пока не донесли, работаем почти по-прежнему. Но первым же патриотическим доносом, боюсь, накроет", – опасается третья.
Как минимум одно подтверждение такие опасения получили в 2023 году: пермская школа №12 с углубленным изучением немецкого языка подверглась проверкам и визитам ФСБ за связи с немецкими дипломатами (которые много лет были открытым учебным сотрудничеством: дети ездили в Германию на экскурсии и по обмену), а также после доносов и травли в Z-пабликах. Директор и многие преподаватели уволились, программа обмена с Германией в школе закрыта.
"Закручивание гаек" началось не в 2022-м
Ася Штейн рассуждает: процесс "закручивания гаек" в спецшколах, как и в обычных общеобразовательных, происходил постепенно, а не резко начался с полномасштабным вторжением России в Украину. По ее мнению, все началось в 2010-х со стандартизации программ и повсеместного введения ЕГЭ.
"Довольно долго говорили: нам плевать, какие у вас там авторские программы, какие у вас там авторские подходы, но вы должны на выходе показывать эффективность таких и таких срезов, – рассказывает преподаватель. – Любые чиновники любят, чтобы результативность вверенных им организаций можно было измерить. Вот результаты ЕГЭ – это очень удобный для проверяющих органов способ померить эффективность школы. И это был такой первый, на самом деле, тревожный звоночек".
О влиянии ЕГЭ на образовательный процесс рассказывает и Вероника, преподавательница русского языка в спецшколе, которую она сама когда-то закончила. Это частая ситуация для таких школ: выпускники поддерживают контакт со своими преподавателями и нередко возвращаются уже в качестве учителей. "Когда я заканчивала школу в 2016 году, у нас было куда меньше детей, которые занимались бы индивидуально с репетитором, а сейчас практически у каждого есть репетиторы по одному, по двум предметам", – говорит Вероника, напрямую связывая это с подготовкой к ЕГЭ. Впрочем, в спецшколах больше обращают внимания на олимпиады и так называемые БВИ ("без вступительных экзаменов" – формулировка, с которой в вузы поступают абитуриенты-олимпиадники). "У нас до девятого класса вообще никакой речи об экзаменах не идет, – подчеркивает Вероника. – Мы стараемся не давать какие-то тупые тесты, где тебе нужно просто отмечать варианты и следить за формулировками вместо того, чтобы за своей мыслью и своими идеями следить".
Что же касается идеологического давления и милитаризации, то и они пришли в школу еще в 2014 году, а не в 2022-м, говорит Ася Штейн (тогда Россия аннексировала Крым и развязала боевые действия на Донбассе).
"Усиливаются требования идеологического характера, начиная с требования к учителям участвовать в электронном голосовании и заканчивая всеми этими уроками "о важном", "юнармиями" и так далее, – описывает преподавательница нарастающие изменения. – Пока что, насколько я знаю, это достаточно формально, пространство для маневрирования внутри этих уроков "о важном" достаточно высокое. Есть школы, где учителя забивают на это дело и просто проводят классный час или дополнительную математику. Есть школы более уязвимые, в первую очередь маленькие школы".
"Разговоры о важном" и другие нововведения
Одиннадцатиклассник Сережа рассказывает, что "Разговоры о важном" в его школе идут уже полтора года. За это время он был на них пять или шесть раз. Сережа говорит, что в школе никого не обязывают туда ходить, просто просят, чтобы не было пустого класса, а являлись хотя бы 5–10 человек. "Обычно это просто классный час, на котором не рассказывают о "героях СВО". У нас чаще всего обсуждаются насущные дела: выбирают обложку для выпускного альбома, обсуждают какие-то поездки. Если на повестке дня ничего такого нет, то рассказывают про какого-нибудь ученого, про какое-нибудь интересное историческое событие. Ведет этот урок классный руководитель", – говорит Сережа.
Преподавательница Вероника говорит, что в ее школе эти "разговоры" устроены похожим образом: "Каждый учитель заданную тему разворачивает, как считает нужным, нет обязательной методички, есть какие-то материалы, им можно следовать, можно не следовать. И ученики в общем понимающе относятся, понимают, что это сверху навязанное дело. Кто-то ходит, кто-то прогуливает".
Иван, старшеклассник из другой школы в другом городе, рассказывает: "Разговоры о важном" – это первый урок по понедельникам (для них было выбрано фиксированное время во всех школах страны). Учителя просят, чтобы приходило хотя бы несколько человек. Сам Иван узнает содержание "разговоров" из кружочков от одноклассников в телеграме. "На это смотрят сквозь пальцы. Там обычно выступают наши учителя и рассказывают что-то нормальное", – говорит он. Кроме того, на первом этаже школе появилось сообщение о "Движении первых" – созданном в России летом 2022 года "общественно-государственном движении детей и молодежи". Его основание приурочили к столетию создания пионерии и включили туда "Юнармию" и другие детские организации. "Там есть [таблички] с президентом, с губернатором и отдельный стенд, где написано "Движение первых". Это все", – рассказывает Иван.
Он упоминает и новый единый учебник истории под редакцией Владимира Мединского: на уроках учащиеся иногда пишут самостоятельные работы по нему "для галочки", чтобы было что показать при проверке, говорит Иван.
Эти учебники выдали и в школе Сережи – но пользоваться ими учителя не стали. "Вот по этой книжечке, – улыбается Сережа, показывая учебник для 11-го класса, – мы вообще не учимся. Нам ее выдали, сказали: "Вот, нас обязали вам выдать, но вы можете принести домой, положить, и пусть она лежит до конца года ни разу не тронутой. Ради прикола можете почитать".
"О некоторых вещах не говорят"
На фоне этих нововведений часть преподавателей спецшкол эмигрировали или просто уволились, спектр дополнительных занятий сузился, уменьшилось количество образовательных поездок, особенно за границу, говорят опрошенные корреспондентом Настоящего Времени учителя и ученики.
Сережа говорит, что после начала войны в Украине в их школе стало ощутимо меньше спецкурсов: "В один момент много учителей, очень много учителей, которым было что рассказать, уехали просто из России, и много очень крутых специализаций пропало. Тут остались, конечно, их ученики, которые пытаются возродить это все, но получается не так".
Преподавательница английского из Петербурга делится, что у ее учеников начинает пропадать интерес к английскому: "Грустно, но в этом году я впервые услышала: "Нам английский не нужен, мы все равно никуда не поедем". Ценность иностранного языка резко упала в глазах детей. Но те, кто съездил в тот же Китай, внезапно снова ее осознали". Преподавательница рассказывает, что многие стали учить иврит или китайский, но, по ее наблюдениям, поступать за границей собираются меньше детей, чем два года назад (тогда четверть ее класса эмигрировала). "Есть ощущение, что многие дети "поверили", что английский им никогда больше не пригодится. Но не все, к счастью", – добавляет учительница.
Сережа говорит, что спокойно обсуждает все новости со своими одноклассниками и с учителями: "24 февраля 2022 года мы были в школе, кто-то зашел почитать новости, и все всё узнали, все всё увидели. Естественно, все слышали и разговоры учителей, и учителя обсуждали с учениками, и ученики с учениками. Потому что страшно было".
По словам одиннадцатиклассника, сейчас, спустя два с половиной года, в школе не стало страшнее говорить или делиться мнениями. Если ты не согласен с учителями – можно и нужно спорить, уверен Сережа:
"Мне кажется, в любой школе такое бывает. Особенно на гуманитарных предметах, которые не столь точны: ты можешь сидеть на уроке и слушать одно, а в голове у тебя совершенно другое. И много детей, не только в нашей школе, конечно, поднимут руку и скажут: "А вот, насколько я знаю или как как я слышал, есть другое мнение". Это все абсолютная норма, и я не представляю, как может быть иначе, честно говоря".
Сами учителя такого оптимизма не разделяют. "Я бы сказал, что люди боятся сделать что-то, что подставит школу, и в этом плане не выражают открыто свои взгляды публично, – говорит преподаватель из Москвы. – Страха доносов почти нет, у нас достаточно безопасная среда в этом смысле. Школьники, конечно, вопросы задают, часто во внеурочное время, приходят поговорить. Стараемся разговаривать честно".
Вероника подчеркивает, что и ее общение с учениками – максимально открытое и принимающее, но с оглядкой на "обстановку": "Конечно, сейчас мы понимаем: в той обстановке, в которой мы находимся в государственной школе, о некоторых вещах не говорят, даже среди преподавателей, в том числе о происходящих политических событиях, но что касается частной жизни – это доверие и свобода. Мне кажется, ученики примерно понимают мой настрой, а я их. Надо сказать, что они ко многим школьным нововведениям относятся довольно иронично". Вероника называет свою школу "либеральной школой с либеральными порядками", но добавляет, что внешнего контроля и формальностей становится больше.
"Все образованные, порядочные и мыслящие люди, которые по разным причинам не уехали, сейчас действуют или как священник в "Пире во время чумы" (пока смерть не пришла и ко мне, буду делать, что должен), или, сжав зубы, ждут краха этого безумия, стараясь сохранить то, что считают действительно ценным. Учить детей смотреть, анализировать, думать; признавать возможность разных мнений; уважать себя и других; сохранять человеческое достоинство; не врать и не поддаваться вранью. Насколько это удается? Не знаю. Что будет, если в каждую школу запихнут полицейских надзирателей и потребуют от всех публичных выступлений "за"? Думаю, почти все уволятся. Но пока руки не дотянулись до нас, работаем. А вообще ощущение очень поганое. Нет уверенности, что доживу до жизни", – рассуждает преподавательница из Петербурга.
Она замечает, что изменения просачиваются во все школы постепенно, заставляя учителей под давлением приспосабливаться к тому, что раньше казалось недопустимым: "Много лет добавляют дрянь гомеопатическими дозами. Начинаешь привыкать, абсурдное и мерзкое начинает казаться приемлемым – особенно на фоне нового абсурдного и мерзкого. Надо выйти хоть на месяц из этой системы, чтобы вернуть адекватное восприятие".
С коллегой соглашается Ася Штейн: "Чем дальше, тем контроль выше и прессинг жестче. Эти школы годами шли на уступки – какие-то идеологические, какие-то внешние – чтобы сохранить безопасность своего пространства. И я видела на протяжении последних 15 лет, как это пространство все время скукоживалось. И все время было ощущение, что есть какие-то ценности, ради которых мы идем на эти уступки. Однако количество уступок в какой-то момент переходит в качество. Есть люди, которые выбрали не уезжать просто потому, что они обязаны быть с детьми. Я выбрала другое, потому что я поняла, что количество уступок для меня уже неприемлемо".