В Беларуси существует форма наказания, известная как "домашняя химия". Она представляет собой вид домашнего ареста под постоянным надзором: человек живет дома, а не в колонии, продолжает работать, но у него могут вычитать часть ежемесячного заработка. При этом надзиратели могут прийти к нему в любое время с проверкой – домой или на работу.
Изначально "домашняя химия" была придумана для тех, кто осужден за нетяжкие преступления, как более щадящий вид наказания – для того, чтобы не лишать осужденного заработка и не рвать его социальные связи. Однако сегодня в Беларуси эта мера используется для подавления политического инакомыслия и постоянного контроля над гражданами и часто применяется по отношению к политическим заключенным и противникам режима Лукашенко.
Настоящее Время рассказывает истории двух женщин, Ирины Савашинской и Регины Лавор, которые пережили это наказание. Самым тяжелым в "домашней химии" они обе называют постоянные проверки и приезды с обысками силовиков, в том числе ночью, и ощущение того, что вместе с тобой наказание отбывает также вся твоя семья. Многие семьи после "химии" рушатся, потому что супруги оказываются не способны пережить постоянное давление и не могут не возлагать вину за происходящее на осужденного.
"Ощущение, что вся семья отбывает с тобой наказание"
Регина Лавор была осуждена на два года "домашней химии" и прожила под этим наказанием год и пять месяцев. Она бежала из Беларуси после серии провокаций со стороны силовиков и говорит, что каждый ее день на "химии" был полон страха и ужаса не только для нее, но и для ее семьи.
Силовики устраивали ей постоянные звонки и проверки: они начинались с семи вечера и продолжались до утра, не давая женщине ни минуты покоя. Ночью проверки могли происходить в три, четыре часа, что для всей семьи было особенно тяжело.
"Самое тяжелое – это психологически ощущение того, что отбывает с тобой наказание вся семья. Потому что всё время со мной живут люди, которым завтра надо идти на работу, – рассказывает Регина. – И при этом эти звонки, проверки бесконечные, пять-шесть раз в сутки... Приезжают просто разные сотрудники: департамент охраны, участковый милиционер, криминальный розыск, ОМОН... Такое ощущение что ты – один преступник, и у сотрудников милиции больше нет других никаких дел".
"У нас просто дома везде висели звонки. Два звонка висели у входной двери, и были звонки, которые можно было вставлять в розетку. Иногда я шла в ванну, туалет – я брала с собой этот звонок, чтобы его услышать, – рассказывает Регина о том, что она делала, чтобы не пропустить звонок надзирателей. – А когда переходила из комнаты в комнату, я также брала этот звонок с собой. Потому что невозможно объяснить потом сотруднику, что ты не услышал или там еще что-то".
"Когда я задавала вопрос, что будет, если я, например, в ванне или не успела одеться? Инспектор отвечал: "Ну, потом узнаете, что будет", – пересказывает она разговор.
"Если люди не знают времени проверки, ты всё время себя держишь в состоянии напряженности, – подчеркивает женщина. – Страх тебя всё время преследует, потому что когда ты просыпаешься с утра, у тебя уже лихорадочно работает мозг: "Какой сегодня день? Что тебе можно делать?" А потом ты начинаешь думать, что, может, они уже приезжали ночью и, может быть, уже составлен на тебя рапорт".
Она подчеркивает, что инспектора выдумывали, что она нарушает режим, чтобы наложить на нее взыскание:
"Нарушения создавались просто-таки на пустом месте. Первый раз это было просто замечание, во второй раз это было дисциплинарное взыскание, и меня посадили на 10 суток в изолятор, – рассказывает Регина. – После третьего нарушения меня привезли в РОВД. Прокурор вынес официальное предупреждение о том, что если будет четвертое нарушение, то будет изменение режима наказания".
Регина говорит, что просто не выдержала этого напряжения и решила бежать – несмотря на все риски. Решение, по ее словам, далось ей нелегко.
"Мы все жили просто в таком шоковом состоянии всё время. При таком давлении, что вот-вот что-то случится, – делится Регина. – И я понимала, что дальше просто может быть новое уголовное дело, и поняла, что я не выдержу этот этап. И я приняла решение".
"Я не смогла попрощаться ни с детьми, ни с мамой. Я уехала с одним рюкзаком, в котором были носки, нижнее белье и моя любимая вышиванка, – рассказывает она. – Я думаю, что эти вещи со мной произошли просто потому, что я хотела жить по-другому. Если бы я жила как в баночке, тихо молчала... Но я не смогла бы так жить".
"Не объяснишь детям, что маме нельзя выходить из дома"
Ирина Савашинская была осуждена на два года "домашней химии" за участие в протестах 2020 года против режима Лукашенко. До суда она провела четыре месяца в заключении в СИЗО №1 города Гродно, где условия, по ее словам, были ужасающими. Ирина сравнивает камеру в этом СИЗО с купе в поезде, замечая, что она "лишь немного длиннее". Камеру не разрешали проветривать: в ней были антисанитарные условия и не было отопления.
"С тобой там обращаются максимально не по-человечески. То есть задача запугать, задавить, причинить боль, внушить страх… И ты не знаешь, что тебя ждет потом рядом с ними, – рассказывает Ирина о заключении в СИЗО. – И если в огромной толпе белорусов (как это было во время митингов – НВ) ты чувствуешь безопасность, то когда тебя увозят от дома – о безопасности нет речи. Там страшно".
После оглашения приговора, когда ее приговорили к "домашней химии", Ирина, по ее словам, не испытала облегчения. Дело в том, что еще до своего задержания она волонтёрила и помогала тем, кто был осужден. В том числе она общалась с людьми, которых осудили на "домашнюю химию", и знала ее особенности и сложности. Поэтому она понимала, что домашняя химия, которая многим со стороны покажется легким наказанием, для нее будет невыносимой – даже после всего, что она пережила в СИЗО.
Как и Регину, в первую очередь ее напрягали постоянные проверки, которые устраивают осужденным силовики, а также провокации, которые по отношению к ней инспектора тоже устраивали. Во-вторых, она понимала, что два года ее главным ощущением будет страх из-за возможного возвращения в тюрьму и из-за того, что в этом случае будет с ее детьми, – все это сделает ее жизнь невыносимой.
"Я всегда думала, что я какая-то не такая, как все остальные другие люди. Я не вписывалась в рамки системы, не могла работать на государственных работах, по долгу. Я знала, что не выдержу этого давления, этой постоянной тревоги и страха за себя и своих детей. Ведь нарисовать нарушения могли в любой момент и из-за этого изменить наказание, – объясняет женщина. – А для меня вариант возвращения в тюрьму был неприемлемым. А еще к "химии" прилагалась постановка детей на учет в СОП (социально опасное положение). Это означало, что при нарушении с моей стороны мои дети могли оказаться в детском доме".
"Сидеть, бояться, а потом еще потерять детей – такая перспектива меня не устраивала", – вспоминает Ирина.
Все худшие опасения Ирины отнсительно "химии" сбылись. Женщина расказывает о многочисленных проверках, которые ей устраивали ночью надзиратели, из-за которых ее семья не могла спать:
"Домашняя химия – не такая простая и не такая легкая мера наказания. Дома ты расслабляешься и можешь не дослышать [звонок инспектора], – объясняет она. – И конечно, это затрагивает твоих близких. Потому что, если ты не спишь ночью, они тоже не спят ночью. Если ты нервный – значит, и они вместе с тобой нервные. Понятно, детям хочется куда-то выйти, и ты не объяснишь им, что маме нельзя выходить из дома".
В итоге Ирина подала аппеляцию на приговор и, пока шло ее судебное рассмотрение, также покинула Беларусь.
"Жить на "химии" – это знать, что к тебе в холодильник могут залезть в любой момент"
Психолог Наталия Скибская считает, что "домашняя химия" является нелегким наказанием, и говорит, что понимает, почему люди после ее назначения принимают решение бежать из Беларуси. По ее словам, "домашняя химия" в белорусском варианте – это постоянный контроль и давление со стороны надзирателей, что приводит к сильным психологическим стрессам. Люди, попавшие под этот контроль, испытывают постоянное давление и страх, не могут вести нормальную жизнь и боятся за свою безопасность и безопасность своих близких.
"Это люди, которые носят тюрьму внутри себя. Они бегут именно из-за того, что не выдерживают этого давления и вот этого постоянного беспокойства. Эти люди должны быть готовы к тому, что к ним придут гости, которых они не ожидают, которых они не хотят, которых они не звали. То есть жить на домашней "химии" – это знать, что тебе в холодильник могут залезть в любой момент, – говорит Скибская. – В твою частную комнату или к твоим детям могут прийти с обыском и с какими-то вопросами. В любой момент. Это очень и очень сложно".
"Они и чувствуют отвращение к себе, и ощущают вину перед своей семьей, – подчеркивает Скибская. – И чувствуют также стыд перед теми политзаключенными, которые находятся в тюрьме или колонии. И они считают, что не имеют права обращаться за помощью. А она им тоже очень нужна".
"Люди говорят, например: "Я сяду в тюрьму и буду дальше бороться"… Но там борьбы нет. В условиях "домашней химии" или тюрьмы борьба невозможна, – объясняет свои чувства Ирина Савашинская. – Потому что каждую минуту ты вынужден думать о своей безопасности и о том, как выжить. Но ты можешь дальше бороться, только когда ты находишься в безопасности".
При этом после побега от режима Лукашенко многие осужденные на этот вид наказания сталкиваются с трудностями адаптации в новых странах. В первую очередь это связано с тем, что тех, кто был осужден на "домашнюю химию", но не сидел до приговора в СИЗО, часто не признают политзаключенными. А именно статус политзаключенного за границей помогает получать поддержку. При этом иногда иностранные правозащитники просто не понимают, что такое "домашняя химия" в белорусской версии и как власти ее используют против неугодных.
"Начинаются вопросы: "А сколько вы сидели до суда?" – пересказывает один из таких разговоров Регина Лавор. – Вы простите меня, но не сидела я до суда. Я была до суда "под залогом". Виновата я, что я не сидела?"
По словам Натальи Скибской, многие люди, которые отбыли "химию", часто не считают, что пережили репрессии, и стесняются обращаться за помощью – именно потому, что у них нет статуса политзаключенного.
"Они считают, что они не так сильно страдали, как те люди, что находились в тюрьме", – отмечает Наталья. Но думать так, по ее словам, большая ошибка.