Гости подкаста Majlis журналиста Брюса Панниера:
- Мухаммаджон Кабиров, редактор Azda.tv – медиа, созданного вынужденными эмигрантами из Таджикистана;
- Эдвард Лемон, президент вашингтонского общества Oxus Society for Central Asian Affairs, научный сотрудник Исследовательской программы в Школе государственного управления имени Буша;
- Стив Свердлоу – эксперт по вопросам защиты прав человека в Центральной Азии, доцент Университета Южной Калифорнии.
«Уничтожают людей просто за свободу слова»
Брюс Панниер: Таджикистан проводит парламентские выборы 2 марта. Это абсолютно бессмысленное событие. Таджикское правительство — одно из самых репрессивных в Центральной Азии наряду с Туркменистаном. Уже в первые недели 2025 года мы увидели напоминания о том, насколько низко в Таджикистане пало верховенство закона.
Бывших госчиновников и оппозиционных политиков осудили на закрытом суде, который был лишь фикцией правосудия. Они получили абсурдно длительные тюремные сроки, в том числе молодая журналистка, мать двоих маленьких детей, которую осудили на восемь лет.
Эдвард, не могли бы вы рассказать об этих судебных процессах?
Эдвард Лемон: Обвинения заключались в том, что эти люди якобы организовали попытку госпереворота летом 2024 года. Были арестованы многочисленные бывшие и даже действующие чиновники и депутаты.
Предполагаемым лидером заговора назвали Саидджафара Усмонзоду — опытного таджикского политика, бывшего лидера Демократической партии Таджикистана, которая в свое время входила в коалицию, выступавшую против нынешнего правительства во время гражданской войны. Однако после мирного соглашения 1997 года она, как и Партия исламского возрождения, была интегрирована в политическую систему.
Среди обвиняемых был заместитель председателя Социал-демократической партии Шокирджон Хакимов. Также был арестован бывший министр иностранных дел Хамрохон Зарифи. В деле фигурируют и другие влиятельные личности, такие как Акбаршо Искандаров — бывший председатель Верховного Совета Таджикистана.
Обвинения явно сфабрикованы. Все это похоже на чистку для устранения этих людей из госаппарата и общества, а не на борьбу с реальной угрозой, и делается для подготовки почвы к давно ожидаемой передаче власти от Эмомали Рахмона его сыну Рустаму.
Брюс Панниер: Мухаммаджон, некоторые из осужденных, например, Акбаршо Искандаров, уже давно не участвуют в политике. Он фактически ушел с арены после завершения срока в качестве исполняющего обязанности президента еще в 1992 году. Как власти объяснили, что все эти люди якобы связаны между собой и пытались организовать переворот?
Мухаммаджон Кабиров: Это хороший вопрос. Искандаров давно на пенсии и очень стар. Зарифи — бывший министр иностранных дел, который всю свою карьеру при независимости проработал в правительстве Рахмона. Так что все это не складывается в единую картину.
Но в Таджикистане если правительство решает кого-то арестовать, их обвинят в чем угодно. Например, бывшему министру промышленности [Зайду] Саидову официально вменили преступление, которого он никогда не совершал. Это не что-то новое — правительство постоянно таким образом наказывает людей.
Были слухи, что некоторые из [недавно осужденных] на приватных встречах шутили о Рахмоне, и кто-то донес на них.
Брюс Панниер: Стив, среди осужденных Хакимов, зампред Социал-демократической партии Таджикистана, пожалуй, единственный, кого можно назвать заметным голосом, бросившим вызов правительству. Можете рассказать о нем подробнее?
Стив Свердлоу: Он действительно был заметным комментатором, в том числе для Радио Озоди, пусть и сдержанным. Он чрезвычайно образованный: доктор юридических наук, профессор, имеет репутацию человека острого ума и большого интеллекта. Мог бы давно уехать из страны, но решил остаться и сделать все возможное, чтобы пролить свет на происходящее в Таджикистане.
В итоге получил 18 лет тюрьмы. Это просто абсурд. Как мы уже говорили в начале, сроки невероятно долгие. От 27 лет — самое длительное наказание — до 8 лет в случае Рухшоны Хакимовой. Это чудовищно. Можно сказать, что Таджикистан, вероятно, уже обогнал Туркменистан по уровню репрессий в Центральной Азии.
К сожалению, примеров много. И мне кажется, что главное — именно жестокость, репрессии. Нет никаких достоверных обвинений, реальных доказательств. И в сущности, не важно, какие конкретно предъявляются обвинения — экстремизм, вымогательство. Власти Таджикистана дают понять, что любое инакомыслие недопустимо. Хакимов — лишь один из примеров того, как уничтожают людей просто за свободу слова.
Брюс Панниер: Хочу остановиться на самих судах. Эдвард, можешь рассказать об их сути и о том, почему информация о них так недоступна?
Эдвард Лемон: Закрытые суды стали нормой в Таджикистане, особенно когда речь идет о громких делах, связанных с обвинениями в экстремизме, терроризме или попытке переворота. Это дела, привлекшие международное внимание, в которых обвинения сфальсифицированы и носят политический характер. Власти намеренно не допускают прозрачности — не хотят никакой отчетности перед обществом.
К сожалению, эта практика стала стандартом для Таджикистана. Страна движется в одном из худших направлений в регионе.
Мухаммаджон Кабиров: Подобные закрытые суды начались давно, еще когда Махмадрузи Искандаров, первый лидер Демократической партии, после мирного соглашения, был незаконно экстрадирован из России в Таджикистан и получил 28 лет тюрьмы. Он должен был выйти на свободу в 2024 году, но срок неожиданно продлили, неизвестно, на сколько.
Затем были суды над Зайдом Саидовым, лидером незарегистрированной партии «Новый Таджикистан», над 14 членами Политсовета ПИВТ, над участниками «Группы 24», затем настал черед адвокатов, журналистов, студентов, изучавших ислам за границей, памирских меньшинств в 2022 году, например, Ульфатхоним Мамадшоевой и многих других.
Мы видим продолжающиеся репрессии против гражданского общества. Власти чувствуют безнаказанность, а международное сообщество закрывает глаза. Ни один из министров режима Рахмона или нарушителей прав человека не подвергся санкциям со стороны Запада. Почему они должны быть прозрачными?! Никто их не заставляет. Именно поэтому репрессии становятся все жестче.
Брюс Панниер: Мы еще не говорили о Рухшоне Хакимовой. Стив, расскажите о ее деле.
Стив Свердлоу: Хакимова — другой пример жестокости этих процессов. Ей 31 год, у нее грудной младенец и еще один маленький ребенок. Она племянница Шокирджона Хакимова. Так что здесь, видимо, еще семейные связи [сыграли роль].
Работала журналистом и исследователем. Сообщалось, что она проводила опрос о влиянии Китая. Это не были какие-то секретные вопросы, гостайны, но этого оказалось достаточно, чтобы попасть в поле зрения спецслужб.
Она была задержана позже, и ее судили отдельно. Во время процесса ее временно поместили под домашний арест, но потом отправили за решетку. И она стала символом этой вопиющей жестокости, того, что в режиме настолько не осталось сострадания, что там готовы забрать мать у маленьких детей и посадить ее на восемь лет.
Это напомнило о другом приговоре — Ульфатхоним Мамадшоевой, которой сейчас 68 лет, и которая получила 21-летний срок. Она жила в Душанбе, представляла памирское меньшинство, также была обвинена в госизмене. Там тоже были закрытый суд, нарушения надлежащей правовой процедуры.
Брюс Панниер: Я хочу получить более четкое представление о ситуации со СМИ в Таджикистане. Эдвард, было время после гражданской войны, когда Таджикистан был чем-то вроде образца в Центральной Азии. В стране существовали независимые СМИ, политические партии имели собственные газеты и другие платформы, через которые могли распространять свои идеи. Можете провести нас через процесс уничтожения независимых СМИ в Таджикистане?
Стив Свердлоу: 20 или даже 30 лет назад ситуация была лучше, но Таджикистан никогда не был моделью свободы прессы. Всегда существовали ограничения для журналистов, многие из них были убиты или пропали без вести во время гражданской войны, в стране были цензура и самоцензура.
Для меня важным моментом стал 2010 год, когда произошел побег из тюрьмы максимальной безопасности в Душанбе. Тогда многие независимые журналисты подвергли критике действия правительства. Это был первый случай, насколько мне известно, когда в стране в массовом порядке блокировали новостные сайты и соцсети.
С тех пор это стало нормой. Со временем правительство начало подавлять независимые СМИ: многочисленные издания были вынуждены закрыться, другие были вынуждены изменять свою редакционную политику, подвергать материалы цензуре, работать из-за пределов страны. Сейчас в Таджикистане больше не осталось действительно независимых СМИ, за исключением таких источников, как Радио Озоди. Пространство сузилось до минимума.
Брюс Панниер: Мухаммаджон, вы возглавляете медиа. Хотелось бы услышать ваше мнение о ситуации со СМИ в стране.
Мухаммаджон Кабиров: В прошлом году она была хуже, чем в Афганистане. Согласно данным «Репортеров без границ», у нас нет независимых СМИ, кроме Озоди. К сожалению, даже СМИ в изгнании сталкиваются с проблемами.
Эта волна репрессий продолжается с 2015 года, если не раньше. Трудно перечислить все СМИ, которые были закрыты, или всех журналистов, которые подверглись преследованию. У меня есть список из более чем 15 журналистов, которые были заключены в тюрьму, начиная с Хикматулло Сайфуллозоды, главного редактора печатного издания ПИВТ «Наджот», и Абдукахора Давлата, редактора сайта ПИВТ. Также были арестованы Далер Имомали, Завкибек Сайдамини, Абдусаттор Пирмухаммадзода. Все эти люди были отправлены за решетку просто за выполнение своей работы.
Но правительство не ограничивается преследованием журналистов. Например, оно составило список запрещенных СМИ и разместило его на входе в каждую мечеть. Любой, кто смотрит, лайкает или комментирует эти медиа, может быть приговорен к тюремному заключению на срок от пяти до семи лет.
Ситуация очень сложная. Многие люди, к сожалению, даже не осознают масштабов проблемы. Когда я встречался с коллегами из Казахстана и Кыргызстана, они были шокированы, узнав о наших реалиях. Если даже наши соседи не знают, что у нас происходит, как можно надеяться, что об этом знают на Западе?
«Люди боятся говорить о выборах»
Брюс Панниер: Стив, 2 марта в Таджикистане пройдут парламентские выборы. В них вообще не участвуют настоящие оппозиционные партии. Но что интересно, так это то, что ОБСЕ в начале февраля заявила, что не может отправить наблюдателей, поскольку у них нет необходимых гарантий.
Стив Свердлоу: Верно, и это поразительно, потому что происходит впервые. За все эти годы в Таджикистане не было выборов, которые ОБСЕ сочла бы свободными и справедливыми. Теперь мы пришли к тому, что организация вообще не может отправить свою делегацию.
Это отражает уровень паранойи. Мы говорим уже не просто об авторитаризме, а о тоталитаризме, о политической системе, в которой Рахмон крайне подозрителен и не терпит никакой критики. Безусловно, это очередное дно и открывает большие риски для режима, потому что когда нет наблюдателей, когда нет возможности реально контролировать происходящее внутри системы, это порождает все больше вопросов.
Брюс Панниер: Эдвард, я хотел бы немного углубиться в историю. Было время сразу после гражданской войны, когда прошли первые президентские выборы и таджикские власти очень хотели, чтобы международные организации подтвердили их легитимность. Что это говорит о режиме Рахмона: когда-то они буквально умоляли наблюдателей приехать, а теперь не хотят, чтобы они вообще присутствовали?
Эдвард Лемон: В поствоенный период миростроительства была большая зависимость от внешней помощи и поддержки международного сообщества. Правительство стремилось нормализоваться, получить признание. Им нужно было формально соответствовать международным стандартам.
Эти времена прошли. Сейчас страна больше полагается на других покровителей, которым демократические нормы либо безразличны, либо вовсе не важны, например, Россия, Китай, страны Персидского залива. Поэтому власти больше не видят смысла вовлекать ОБСЕ.
Еще один фактор, о котором мне говорили источники в стране: власти полагают, что Запад отвлечен на Украину, расколот по этому вопросу, поэтому новость об отсутствии ОБСЕ на выборах пройдет незамеченной.
Брюс Панниер: Мухаммаджон, если бы я был обычным гражданином Таджикистана и хотел бы узнать о предстоящих выборах, что бы я увидел?
Мухаммаджон Кабиров: По сравнению с предыдущими выборами мы не видим большого количества агитации на улицах. Нет листовок, плакатов, вообще атмосферы выборов.
Другой момент — после запрета ПИВТ в Таджикистане осталось всего семь партий, но Социал-демократическая партия не выдвинула кандидатов, а ее лидер вообще не появляется в медиа. Шокирджон Хакимов в тюрьме. Мы не слышим ничего и про Коммунистическую партию. Остались четыре партии, которыми управляет правительство.
Судя по всему, это финальная стадия передачи власти от Рахмона сыну. По тому, что я вижу, большинство кандидатов — представители молодого поколения, рожденные после 1980 года, средний возраст – 40–45 лет.
Причина, по которой Рахмон не хочет допускать наблюдателей, очевидна: во-первых, ему больше не нужно получать какую-либо легитимность, так как, как сказал Эдвард, он уже не зависит от иностранной помощи. Во-вторых, он не хочет, чтобы процесс выборов фиксировался международными наблюдателями, которые могли бы поставить под сомнение легитимность будущих выборов, на которых президентом станет Рустам Эмомали.
Что касается обычных таджиков, они просто думают о том, как добыть себе кусок хлеба. Они разочарованы, не думают о политике. Люди боятся говорить о выборах.
«Параноидальный стиль управления»
Брюс Панниер: Стив, давайте обсудим вопрос преемственности. Очевидно, что главное здесь не «кто?», а «когда?» Многие считают, что каждое событие – сигнал о скорой передаче власти. Что вы думаете по этому поводу?
Стив Свердлоу: Вопрос поднимают столько лет, что он стал почти фоновым шумом. Эта тема громко обсуждалась, например, в 2022 году, когда произошли события в ГБАО. Существовала версия, что это было связано с вопросом преемственности власти и что попытка подавить памирское восстание также являлась расчисткой политического поля от потенциальных противников.
У нас есть Рустам, который, согласно Конституции, является вторым лицом в государстве. Он возглавляет верхнюю палату парламента, и, очевидно, готовится взять власть в свои руки. Однако он часть большой семьи, в которой сосредоточено множество интересов, монополий и олигархий. Его две сестры занимают чрезвычайно влиятельные должности, их мужья также входят в этот круг.
Это тоталитарная система, в которой президент Рахмон находится у власти слишком долго. Он управляет страной с 1992 года — это самый долгий срок правления среди лидеров постсоветского пространства, даже дольше, чем у Лукашенко. Он стал своего рода старейшиной автократии в регионе. Бывают периоды, когда он исчезает из публичного поля, что порождает спекуляции о его ухудшающемся здоровье. Поэтому существует множество причин полагать, что передача власти может произойти в любой момент.
Но я бы снова отметил, что иногда мы теряем из виду людей, которые попадают в число политзаключенных, их сейчас сотни. Таджикистан на данный момент является самой жестокой и репрессивной страной в регионе в плане обращения с политическими заключенными.
Я пересматривал сроки наказаний и не нашел ни одного приговора за последние два года, который был бы меньше семи лет. Мы еще не упомянули лидеров «Группы 24», похищенных или пропавших без вести в Турции, которые получили 20 и 30 лет соответственно в начале 2024 года.
Сложно сказать, является ли это сигналом потенциальным политическим противникам и диссидентам, чтобы они даже не пытались противостоять Рустаму, или это просто параноидальный стиль управления, который настолько укоренился в системе, что теперь является ее частью.
По моему мнению, настоящая трагедия здесь в безнаказанности, которая стала нормой.
Эдвард Лемон: Я бы добавил еще одно развитие событий, которое мы пока не обсуждали. Это недавняя отставка или перевод на другую должность Бека Сабура, который в свое время возглавлял Службу связи при правительстве, а также очень влиятельного Юсуфа Рахмона, который был снят с поста генерального прокурора и переведен на должность секретаря Совета безопасности.
Оба этих человека имели родственные связи с семьей Рахмона: их дети вступили в брак с представителями семьи президента. Эти люди накопили огромную власть и богатство. Сабур был связан с различными девелоперскими компаниями, контролировавшими жилые комплексы в Дубае. Оба в разное время соперничали с могущественным главой Госкомитета национальной безопасности Саймумином Ятимовым.
Их смещение и замена, особенно назначение Вохидзоды на пост генпрокурора, а также его заместителей, которые обязаны своей карьерой покровительству Рустама, являются дополнительным подтверждением того, что передача власти действительно не за горами. Мы приближаемся к финальной стадии.
Что касается популярности режима Рахмона, то, конечно, очень трудно судить. В стране царит атмосфера страха, практически нет протестов, люди не могут свободно выражать мнение ни в интернете, ни в соцсетях. Поэтому сложно сказать, что думает население. Правительство полагается на пассивное подчинение общества, и пока нет оснований считать, что эта ситуация изменится в ближайшие годы.
«Соучастники репрессий»
Брюс Панниер: Мухаммаджон, вы, несомненно, общаетесь с людьми в Таджикистане. Понятно, что никто не может свободно высказывать свое мнение в публичных местах, нельзя писать об этом в интернете. Но в частных беседах что вы слышите о ситуации?
Мухаммаджон Кабиров: Все очень сложно и опасно. Кроме прочего, режим ведет мощную пропагандистскую кампанию. Например, когда в новостях показывают события в США — пожары, авиакатастрофы или какие-то другие несчастные случаи, — они сразу ставят это в эфир и говорят: «Посмотрите, что творится в Америке!» А затем показывают положительные новости о Таджикистане: «Смотрите, в какой прекрасной стране вы живете!»
У них мощная машина манипуляции и промывания мозгов. Даже люди, уехавшие из Таджикистана, стараются избегать контактов с активистами в изгнании, боясь преследования.
Таджикистан становится все более закрытой страной. Оценить реальную поддержку власти крайне сложно. Мы много раз видели, как диктаторы, которые казались незыблемыми, внезапно падали. Сегодня кажется, что режим силен, а завтра он может рухнуть.
Единственное, что я точно знаю — население Таджикистана находится под сильнейшей пропагандой режима. Многие верят в то, что им транслируют госСМИ, потому что у них просто нет альтернативных источников информации.
Стив Свердлоу: Мухаммаджон затронул еще одну проблему — тех, кто бежал в Европу в поисках убежища. Я считаю одним из самых позорных недавних эпизодов то, как европейские и другие страны стали соучастниками, отправляя людей обратно на верные пытки и длительное политическое заключение.
Я говорю в первую очередь о Германии. Мы не знаем точное число депортированных, но известно о нескольких случаях в 2023 и 2024 годах, например, Дилмурода Эргашева и более раннем случае Абдулло Шамсиддина. Эти люди имели известные связи с политической оппозицией или воспринимались как оппозиционеры. Но немецкие чиновники просто закрыли на это глаза и отправили их обратно, нарушая Европейскую конвенцию по правам человека и другие международные нормы, прекрасно осознавая, что на родине их ожидают пытки.
Мы видели такие же случаи в Австрии, в Польше, где был выдан Фаррух Икромов. Мы уже упоминали исчезновения и похищения людей в Турции. Россия остается лидером среди стран, откуда людей отправляют обратно.
И это заставляет задаться вопросом: почему Евросоюз, США и другие страны не выполняют свои обязательства по принципу невысылки, согласно которому человека нельзя отправлять обратно в страну, где ему угрожают пытки?
Это, безусловно, шокирует. Мы не знаем, сколько всего людей было депортировано, но у нас есть конкретные имена. Мы не должны их забывать. Мы должны добиваться изменений.
Брюс Панниер: Есть ли сейчас кто-то, кто может оказать давление на таджикские власти? У кого есть время и ресурсы, чтобы попытаться повлиять на их действия?
Эдвард Лемон: Исторически США критиковали таджикский режим, публиковали доклады о нарушениях прав человека, поднимали эти вопросы в частном порядке. Однако с приходом новой администрации, для которой это явно не является приоритетом, маловероятно, что мы увидим давление со стороны США в будущем.
Я не вижу внешних сил, способных повлиять на ситуацию. Тем не менее, мы, конечно, должны продолжать поднимать эти вопросы в гражданском обществе, добиваться их обсуждения в европейских странах. Но, к сожалению, перспективы довольно мрачные.
Мухаммаджон Кабиров: У Европы есть рычаги давления на Таджикистан, если они захотят ими воспользоваться. Например, Таджикистан заинтересован в заключении соглашения о свободной торговле с ЕС — это можно использовать.
Кроме того, существует значительное количество инвестиций и иностранной помощи из европейских стран — Швейцарии, Германии, Франции. В обмен европейские страны могли бы требовать от таджикских властей выполнения международных обязательств, вводить санкции против нарушителей прав человека — тех, кто пытает людей в тюрьмах, убивает заключенных, фабрикует политические дела. Можно вводить санкции как на уровне ЕС, так и отдельных стран.
Еще один важный инструмент — поддержка независимых СМИ в изгнании. Сейчас это единственный канал, через который можно доносить правдивую информацию населению. Поэтому важно поддерживать и такие СМИ, а также Радио Озоди, работающее в Таджикистане. Пользуясь случаем, я призываю конгрессменов США продолжать финансирование Озоди, потому что это единственный источник правдивых новостей для жителей страны.
Стив Свердлоу: Я полностью согласен, что нужно вводить персональные санкции против таджикских чиновников, причастных к нарушениям прав человека. Несмотря на всю мрачность нашей беседы, такие режимы реагируют на давление.
В отличие от Узбекистана и Кыргызстана, в Таджикистане политзаключенных почти не освобождают, особенно в последние годы. Поэтому наша задача — искать новые стратегии, продвигать персональные санкции.
И последнее, я скажу как юрист: преступления, о которых мы говорим, носят системный и массовый характер. Это преступления против человечности — пытки, массовые политические заключения.
А это значит, что можно обратиться в Международный уголовный суд. Таджикистан подписал и ратифицировал Римский статут, на него распространяется юрисдикция суда в Гааге.
Поэтому, когда США ослабляют давление, ЕС не проявляет интереса, а Россия усиливает влияние, мы должны опираться на общественные движения, соцсети, журналистов, активистов и семьи жертв. Они должны использовать все доступные механизмы, включая ООН и Международный уголовный суд, чтобы добиться справедливости.
